Утонченная красавица, полячка по происхождению, она не была создана для жестокого мира закулисных интриг... Шляхетская гордость не позволяла ей взлететь на подмостки «через кушетку» в приемных продюсеров, а утонченные вкусы не пришлись новому хозяину жизни – пролетарию и гегемону, который хотел слушать «Левый марш» и «Кирпичики». Она пела под негромкий перебор арфы, ее песни на слова Аривара Нарихиры и Малларме не были созвучны железному пути героев со стальными руками и пламенными моторами вместо сердца...
Сохранилось немного свидетельств и воспоминаний современников о ее несостоявшейся карьере. Вот рассказ учительницы французского и хороших манер Эрнестины Иосифовны Пуанкаре:
«... Была она такая... как бы это сказать, немного упадочного типа. То есть не гулящая какая, а говорили – утонченная и немного циничная, утомленная непонятно чем... Кавалеры вьются, журфиксы там всякие, маменька волнуется – замуж пора, а денег на приданое нет, фамилия благородная, но обветшалая... А настоящего жениха все нету. Ингуся переборчивая, как появляется кто посолидней, да побогаче, все фыр! фыр! глуп, недалек, в усах капуста! Моветон! Искусства не понимает! а время-то идет...
И тут появляется беззаветно влюбленный молодой и бравый дуболом и скалозуб, Коля Остен-Бакен. Служака, хохочет, шутит невпопад, громогласен и тривиален до вульгарности, но богат, как черт. Шоколад, букеты, бонбоньерки, ложа в опере, брильянтик, то да се... Инга глаза от его шуток закатывает, и благовонные палочки жжет – как у вас сапоги пахнут, право, невыносимо! – Деготь-с! Служба блеску требует! – И опять история: «а вот у нас в полку был случай»...
Поэты и подруги поэтов (Фима Собак, Хина Члек, Эллочка еще была такая нахальная, Инга ее не любила) переглядываются, рожи строят, но... богат, богат и влюблен до полного ослепления. Переглядываются, глазки горе воздевают, а потом, в передней, отзовут в уголок и – «не могли бы вы, дружище, до среды» – деньги занимали...
Опять же род не из последних, баронский, Инга, не упусти – шипит маменька, – тебе уже 28, а капцаны твои поэтицкие разве женихи, пьяницы, кокаинисты. Этот же любить будет, на руках носить, а уж ты свой интерес соблюсти сумеешь потом...
Инга уж было совсем собралась ему отказать, да тут судебные исполнители пришли – мебель описывать, да участковый привязался
– давай справку с места работы, да почему вечерний рабфак не посещает. Мыслимое ли дело – Инга рядом с этими Дунями в душегрейках, с мастеровыми! Ну она и сдалась. Только одно себе выговорила у Николая: сцену не бросит.
Красота и утонченный ум Инги, ее редкое дарование привлекали к ней многих известных людей того времени. Вот что вспоминает соседка по коммунальной кухне в Кривополенном переулке Аннушка Маслова: «Ходили к ней разные... Волосатые, патлатые, в кофтах каких-то желтых. Говорили, поэты. А какие там поэты – поэтишки, художники от слова «худо», актеришки погорелого театра – так и норовят отобедать, да выпить, да в углу прижать. Сама слышала: один, здоровенный такой, мордастый, кричал: – я, говорит, ассенизатор и водовоз! – ну? А я что говорила, что никакой он не поэт? Поэты разве такие бывают? Ухаживал, букеты носил, Коля стал ревновать. Ну, Инга ему от ворот поворот. И что вы думаете? – застрелился он. Уж она стала бояться, что и Коля застрелится.»